Рапануи и полинезийские языки

Многочисленные археологические, антропологические, этнографические и лингвистические данные, обобщенные и проанализированные в научной зарубежной и отечественной литературе [см. напр. Беликов 1981; Беллвуд 1986; Тернер 1983; Тумаркин 1970; Elbert 1964] свидетельствуют не только о родстве полинезийских народов с их западными соседями, но и доказывают, что прародина протополинезийцев находится где-то в прибрежных районах Юго-Восточной Азии. Хотя установление генетического родства языков и диалектов является, по мнению Д.А. Ольдерогге (1977) всецело делом лингвиста, тем не менее мы рискнем сделать небольшой экскурс в область истории полинезийских языков, в том числе рапануйского. Это совершенно необходимо для понимания особенностей языка иероглифических текстов кохау ронгоронго, их анализа, а также для того, чтобы было ясно, почему автор широко обращается при чтении и переводе текстов к общеполинезийским лингвистическим материалам.

Полинезийские языки относятся к австронезийской языковой семье. Австронезийские языки (термин предложен В. Шмидтом вместо более узкого и устаревшего «малайско-полинезийские», введенного В. Гумбольтом в 1830-х гг.), включают индонезийские, микронезийские, малайские, полинезийские и некоторые другие языки, на которых говорят жители Малайского архипелага, Индокитая, Мадагаскара, Тайваня, Океании [Capell 1962; Grace 1959]. Дж. Грейс считает, что меланезийские и полинезийские языки имеют общую историю, в результате чего все инновации в меланезийских языках находят отражение в языках полинезийских [Grace 1959, 22]. Изучение австронезийских языков и попытки их классификации приводят лингвистов к выводу о том, что древние предки полинезийцев (бывшие одновременно предками многих других народов Океании) двигались с общей австронезийской прародины в Юго-Восточной Азии на восток разными группами, оседая на отдельных островах, давая начало современным народам Океании. Формирование полинезийской этнической общности и полинезийских языков началось более 2000 лет назад в пределах островов Футуна, Самоа и Тонга. В эту группу входит более 30 полинезийских языков, включаемых иногда в «Треугольник» с вершинами, направленными на север (Гавайские острова), юг (Новая Зеландия) и восток (о.Пасхи), и так называемую Окраинную Полинезию. На территории «Треугольника» говорят на 16 полинезийских языках, а во Внешней или Окраинной Полинезии зарегистрировано 14 или 15 языков, присущих небольшим сообществам, занимающим острова, рассыпанные внутри Меланезии и Микронезии и по их границам. Это языки нукуоро, капингамаранги, сикаиана, языки о-вов Онгтонг-Ява, Реннел-Беллона, Тикопия и других, материалов по которым очень немного [Pawley 1967]. Лингвистические факты свидетельствуют в пользу того, что языки внутри полинезийского треугольника распадаются на две группы: тонгические и ядерно-полинезийские, разделение которых произошло, видимо, около 200 г. до н.э., вскоре после заселения о-вов Самоа [Тумаркин 1970; Беликов 1981).

В тонгическую группу ученые включают языки тонга и ниуэ, а иногда также и восточно-увеанский. Остальные языки относятся к ядерно-полинезийским и составляют в свою очередь две группы: восточно-полинезийскую и самоическую. Восточно-полинезийская группа включает языки маори, раротонганский, таитянский, гавайский, туамотянский, маркизский, мангаревский, рапануйский. Некоторые лингвисты, считают последний обособленной подгруппой восточно-полинезийских языков. Р. Грин [Green 1966, 32] включает рапануйский язык в одну группу с мангаревским и маркизским языками.

В самоическую группу входят, помимо собственно самоанского языка, восточно-увеанский, восточно-футунанский и язык Эллисовых островов. Теперь к ним добавляют также языки островов Токелау, Нанумеа и Пукапука [Pawley 1967].

Полинезийские языки

На рубеже нашей эры началось заселение протополинезийскими на­родами Маркизских островов, плацдарма или одного из центров дальней­шего расселения их на восток, что и привело к распаду праядерно-по­ли­незийского языка на несколько групп. В лингвистической науке существует мнение о том, что колыбелью протовосточнополинезийских языков были острова Таити, ибо в таитянском языке сохранилось наибольшее число западно-полинезийской лексики [Churchill 1912; Elbert 1953, 165—166; Emory 1946; Emory 1963, 96—97; Emory, Sinoto 1965]. Грин од­нако, возражая против этого, показал, что маркизский язык отделился от восточнополинезийских раньше таитянского языка [Green 1966, 12]. Ар­хеологические данные также говорят, что в Восточной Полинезии пер­выми заселены были Маркизские острова — об островах Таити таких под­тверждений нет, т.е. факты противоречат гипотезам С. Элберта и К. Эмори.

Древние предки полинезийцев, носителей протовосточно-полине­зий­ских языков в течение многих столетий до их расселения по различным островам и архипелагам на востоке Тихого океана жили в крайней изоляции, что привело к созданию большого числа лингвистических инноваций по сравнению с языками их западных соседей — к такому выводу приходят в частности С. Элберт и А. Поли [Elbert 1953, 156—166; Pawley 1967, 293—294].

Казалось, хорошо аргументированные выкладки зарубежных ученых-лингвистов должны были бы, наряду с археологическими фактами внести ясность в теорию миграций полинезийцев и умерить пыл наиболее ярых защитников американской гипотезы заселения Полинезии и, в первую очередь, острова Пасхи. Однако, в 1982 г. в Гонолулу, вышла специальная работа, посвященная рапануйскому языку, истории его развития и его взаимосвязи с другими полинезийскими языками. Авторы книги, историк Р. Лангдон и лингвист Д. Трайон предложили новую гипотезу относительно положения рапануйского языка в семье полинезийских языков и соответственно иную схему миграции полинезийцев, а также новую теорию заселения острова Пасхи.

Справедливо отмечая, что легенда о прародине полинезийцев Саваики или Гаваики, широко распространенные в Центральной Полинезии не известны на острове Пасхи, авторы приходят к выводу о том, что носители восточнополинезийских (центральнополинезийских языков — термин Лангдона и Трайона) происходят с Самоа, а рапануйцы с другого острова Западной Полинезии. Вторым центром, по их мнению, распространения восточнополинезийцев был о-в Футуна, а своеобразным перевалочным пунктом в расселении мигрантов о-в Раиваваи. Обосновавшись на последнем, футуноязычное население было захвачено пришельцами с севера, т.е. с о-ов Таити, чей язык оказал серьезное влияние на язык первых мигрантов. Спустя какое-то время обитатели Раиваваи, говорящие уже на смешанном футуно-таитянском наречии, отплыли далее на восток и достигли о.Пасхи, который к тому времени был уже заселен. Опираясь на свои выводы, Лангдон и Трайон включили языки футунанской подгруппы в одну группу с рапануйским [Langdon, Tryon 1983].

Отметим попутно, что согласно Элберту [Elbert 1953, 60], применившему в исследовании полинезийских языков глоттохронологический метод, процентное различие в лексике восточно-полинезийских языков указывает на то, что язык острова пасхи первым откололся от группы протополинезийских языков. Это, однако, идет вразрез с фактическими данными других наук, и в первую очередь археологии. Вполне возможно, что низкий процент рапануйских слов, родственных другим восточнополинезийским языкам объясняется, в известной мере бедностью словаря, который служил источником для получения данных по рапануйскому языку. (Элберт пользовался словарем У. Черчилля [Churchill 1912], который насчитывает около 3000 слов, что в два с лишним раза меньше фактического числа рапануйских слов и выражений, зафиксированных позднее — в 1960—1970-е гг.).

Связывая бога дождя рапануйцев Хиро не с хтоническим божеством полинезийцев, а с историческим персонажем таитян, мореплавателем Хиро, жившим, видимо, в XV—XVI в., авторы полагают, что о.Пас­хи не мог быть заселен полинезийцами ранее этого времени. А так как, согласно радиокарбонным датам он был заселен людьми около 400 г. н.э., то до этого, по мнению Лангдона и Трайона, на острове жили неполи­незийские народы, пришельцы с востока. В течение тысячелетия, эти пос­ледние могли беспрепятственно плавать от берегов о-ва Пасхи на запад к островам, уже занятым полинезийцами, где происходила ассимиля­ция и смешение языков. Когда в XVI в. футуно-таитянские группы поли­не­зийцев с Раивавае поселились на о-ве Пасхи, они оказали влияние на язык первых поселенцев, тех, что прибыли ранее от берегов Америки, од­нако не смогли окончательно поглотить их язык. В качестве свидетель­ства неполинезийского субстрата в языке рапануйцев Лангдон и Трай­он привлекают пресловутые 10 числительных (не имеющие ничего общего с числительными) и некоторые другие термины (всего 71 лексема).

Тезис о существовании на острове Пасхи еще одного, помимо рапа­нуи, языка, который наложил отпечаток на тексты кохау ронгоронго, про­слеживается и во всех основных работах Т. Хейердала, в том числе в опубликованной им в конце 1985 г. статье «Дилемма ронгоронго». Верный сторонник диффузионизма, Хейердал по-прежнему отстаивает идею по­явления на острове Пасхи письменности с востока, т.е. с южноамерикан­ского континента, с территории, где процветала цивилизация Тиауана­ко, испытавшая когда-то, по его мнению, влияние культуры Мальдивских островов [Хейердал 1985]. Именно на Мальдивы норвежский иссле­до­ватель перенес в те годы центр своих археологических изысканий. Остав­ляя в стороне данные археологии, антропологии, этнографии, климато­логии, биологии, обратимся только к имеющимся языковым данным и по­пытаемся определить место рапануи в системе других восточнополине­зийских языков и его связи с последними. Для рапануйского языка харак­терна та же фонологическая система, что и для прочих восточнополи­не­зийских языков с учетом свойственных им фонетических вариаций. Со­поставление материалов по полинезийским языкам (в частности по га­вай­скому [Grace 1959; Dyen 1953; Elbert 1964], с рапануйскими приводит более того, к необходимости признания родства рапануйской лексики с реконструированными лексическими протополинезийскими (PPN) и протомалайскополинезийскими (PMP) языками. Начнем с приводимых Элбертом [Elbert 1964] соответствий звуков гавайского языка со звуками указанных выше реконструируемых учеными языков, а также с рапануйским.

В рапануйском языке морфемы представлены шестью полинезийскими типами: СГСГ, СГГ, ГСГ, СГ, Г; ни одной морфемы иного (неполинезийского) структурного типа не зарегистрировано. Большинство морфем в языке острова Пасхи, как и в остальных полинезийских языках, относятся в бивокалическому типу; моновокалических морфем мало, что объясняется ограниченностью набора гласных и согласных фонем; тривокалические морфемы встречаются крайне редко. Теоретически возможное число морфем в рапануйском языке равно 2500 (число допустимых теоретически бивокалических форм в полинезийских языках равно квадрату числа моновокалических [Крупа 1975, 33], однако в силу действующих фонетических законов, фактическое число морфем значительно меньше расчетного. Это объясняется тем, что многие морфемы, допустимые основными фиксированными ограничениями (определяющими порядок следования гласных и согласных в морфеме) отсутствуют в силу действия дополнительных фиксированных ограничений, которые определяют возможность или невозможность сочетаний в пределах одной морфемы тех или иных гласных, а также согласных. Классификация морфем типа С1Г1С2Г2 по месту артикуляции дала возможность Крупа установить два типа тенденций в отношениях Г1-Г2 и С1-С2. Эти тенденции являются либо ассоциативными, если звуки как бы стремятся к друг другу, либо диссоциативными, когда звуки избегают друг друга. В рапануйском языке для отношений Г1-Г2 наблюдаются, по его выкладкам пять ассоциаций (е-е, и-и, о-о, у-у, и-о) и три диссоциации (и-е, и-у, у-о). Для случаев С1-С2 Крупа не отметил никакой тенденции, указав на то, что в этом отношении язык рапануи отличается от других полинезийских языков [Крупа 1975, 34]. Однако для отношений С1-С2 в рапануйском языке мы можем наметить пять ассоциаций (к-к, м-м, н-н, з-з, т-т), здесь наблюдаются также и диссоциативные тенденции. В результате действия этих ограничений, в рапануйском языке отсутствует несколько сот бивокалических морфем, в основном таких же типов, что и в других полинезийских языках (в частности, маорийском) [Федорова 1963; Крупа 1968, 43].

Всем полинезийским языкам присущ развитый вокализм: в языке маори, например, 40% всех фонем в тексте составляют согласные, а 60% — гласные [Крупа 1968, 21]. В рапануйских текстах гласных и согласных соответственно 42—44% и 56—58%. Вокализм полинезийских языков тот же Крупа объясняет не количеством согласных и гласных звуков, а их комбинаторными возможностями. Когда у согласных меньше возможности для сочетаемости (в силу фиксированных ограничений), гласные дают большее число комбинаций. К вокализму приводят также и следующие факторы: утрата протоавстронезийского конечного консонанта в результате чего все слоги в рапануйском, как и в прочих полинезийских языках являются открытыми; большая частота в речевом потоке морфем, представляющих собой сочетание двух гласных, часто идентичных, например: аа — «заливать», ии — «портиться», оо — «входить, идти», уу — «едкий»; случаи полного или неполного удвоения морфем типа ГГ вследствие чего возникают дополнительные сочетания из трех или четырех гласных звуков (что особенно характерно для междометий): ууу — «красный», уиуи — «бежать»; сами же морфемы типа ГГ — результат утраты протополинезийского консонанта.

Общее число слов в рапануйском языке, а слово может включать до четырех морфем (но не более), в середине нашего столетия не превышало 6000, что не так уж мало для языка маленького социума, живущего на окраине полинезийского мира.

По числу лексем и по особенностям словообразования, рапануйский язык конца XIX—первой половины ХХ в. приближался к таким языкам, как маркизский и мангаревский (сведения о количестве слов других полинезийских языков приводятся Элбертом [Elbert 1953]. К концу 1980-х—началу 1990-х гг., по свидетельству С.Р. Фишера, высказанному в частном письме, например, рапануйский язык сильно изменился и обогатился за счет лексики других полинезийских (таитянского) и неполинезийских языков. В будущем не исключено, видимо, пополнение словаря рапануйского языка за счет манускриптов, которые хранятся еще в пещерах-тайниках и ждут своего открытия, а также языка иероглифических текстов ронгоронго.

В статье-отчете о результатах сравнения сначала 100, а затем 200 основных лексических единиц между 6 восточнополинезийскими и 2 западнополинезийскими языками (Самоа и Тонга), К. Эмори попытался наметить степень родства этих языков, а также пути и время их расхождения. Как показал сравниваемый лингвистический материал, таитянский, маркизский, мангаревский, гавайский, маори имеют 85,3% общей лексики, языки самоанский и тонганский — 85,5%. Рапануйский же словарь дает более низкие показатели, которые выстраиваются в следующем порядке: 69% общей лексики с таитянским, 74,5% с мангаревским, 75,5% с гавайским, 76,5% с маркизским и маори Новой Зеландии, т.е. в среднем — 74,4% [Emory 1963, 81]. Более низкий процент лексических совпадений в рапануйском языке объясняется, скорее всего, скудостью тех лингвистических материалов, которые использовались для анализа. Совпадение между словарями восточнополинезийских языков (исключая рапануйский) и словарями самоанского и тонганского языков в среднем равно 65,6%, для острова же Пасхи эта цифра чуть ниже — 62% совпадений с Самоа, 64, 5 % с Тонга.

Согласно Эмори [Emory 1963, 81], статистические данные свидетельствуют о том, что язык острова Пасхи рано отпочковался от прочих восточнополинезийских языков и стоит ближе всего к языку Маркизских островов. На раннее отделение рапануи от восточнополинезийского ство­ла указывает также наличие глоттального звука, который исчез в других частях Полинезии, но сохранился в тонганском языке. Сохранение глоттального звука в рапануйском языке — результат долгой изоляции.

Рапануйский Тонганский

ma’unga гора mo’unga

ho’ou новый fo’ou

tu’u стоять tu’u

hetu’u звезда fetu’u

ra’a солнце la’a

va’e нога va’e

В рапануйских источниках знак, передающий глоттальный звук, часто опускается (опущен он, в целях облегчения издательского процесса, и в словаре автора данной работы, опубликованной в 1988 г. [Федорова 1988]).

В рапануйском языке, как и в других полинезийских прослеживается несколько лексических слоев:

1. Австронезийские слова и морфемы, это наиболее древние лексические формы, составляющие ядро полинезийской лексики и представленные также в индонезийских, меланезийских и микронезийских языках, например,

мата — глаза, лицо ниу — пальма

иху — нос хуру — перья

копу — живот вака — лодка

тури — колени ухи — ямс

хенуа — земля ину — пить

ранги — небо каи — есть

таи — море танги — кричать, плакать

ахи — огонь тану — сажать, хоронить

уа — дождь ронго — слушать

ика — рыба аку, ау — я

ману — птица кое — ты

ваи — вода иа — он.

Числительные руа — «2», тору — «3», рима — «5», оно — «6», хиту — «7», вару — «8», ива — «9» — также принадлежат к этому древнему пласту.

2. Полинезийский слой, наиболее обширно представленный во всех полинезийских языках, например,

тане — человек, маунга — гора,

арики — вождь, нохо — сидеть, жить,

раа — солнце, пепе — бабочка,

туру — стоять, и многие другие, включая разного рода частицы.

Незначительное число слов этой лексической группы имеют впрочем, генетические параллели не во всех полинезийских языках. По подсчетам Лангдона и Трайона 57 слов имеют параллельные формы в восточнополинезийских, 19 — в самоически-внешних, а 6 — могут считаться футуноязычными. Совершенно очевидно, что эти 6 слов (да и то с большой натяжкой, как считает Р. Кларк [Clark 1983, 420—421] определяемые как футунанские, не могут служить подтверждением новой схемы заселения острова. В то же время процент протополинезийских и протовосточнополинезийских форм, сохранившихся в отдельных полинезийских языках (на западе и на востоке) показывает, что прародиной восточнополинезийских языков, в том числе и рапануйского, является Западная Полинезия, регион Тонга и Самоа [Emory 1963, 86].

3. Рапануйский лексический слой, не имеющий (во всяком случае, пока) параллельных форм в других полинезийских языках:

воувоу — пищать рави — ямс

кикита — смерть рана — обсидиан

ковиро — выводок крыс рохо — голова

нгуингуи — название птицы тенга — дразнить

пипо — мясо тувитуви — морская крачка

пита — батат ханихани — пемза

поопоо — название рыбы хепохепо—говорить во сне

пупа — гнездо.

Сюда можно добавить ряд лексем, используемых в иероглифических текстах (см. Каталог знаков). Лангдон и Трайон составили довольно большой список слов и терминов, присущих лишь рапануйскому языку [Langdon, Tryon 1983, 44—46]. Не вдаваясь в подробности, отметим, что многие, приведенные ими слова в частности термины родства, восходят к общеполинезийским морфемам [Федорова 1995, 255—256]. Многие тер­мины родства у рапануйцев, отражающие структуру большой патри­ар­хальной семьи (за некоторым исключением), такие же, как и у остальных полинезийцев. Отдельные термины родства и свойства (Например: нуа — «мать», коро — «отец», копе — «сын», поки — «ребенок», кену —- «муж», вие — «жена», хотя и не имеют прямых аналогий в системе родства других полинезийцев, представляют тем не менее архаический пласт исконной полинезийской лексики. Форма nua — «мать» в других полинезийских языках не зарегистрирована, однако это слово является исконно рапануйским и возникло, очевидно, из nau/nanu, nana (последнее, видимо, сокращение от tinana в результате метатезы гласных); ср. тикоп. nau — термин, употребляемый при обращении к матери, тетке мужа и к жене либо к жене сыне; nau lasi, nau ariki — «старшая дочь вождя». В футунанском tinana — «мать и ее кузины»; ср. маор. nana — «кормить, заботиться», tina, tinana — «тело, туловище, человек», сам. tina — «мать», гав. kinana — «курица-наседка», раротонг. tinana — «самка животных, имеющая детенышей». Слово koro — «отец», без сомнения, принадлежит к общеполинезийскому лексическому пласту; ср. маор. koro — «человек, отец, старик», hakoro — «отец, старик», марк. kooua — «старик». Полинезийскими являются и термины уре — «сын, потомок», ука — «дочь», вово — «дочь, сестра, племянница»; ср. маор. ure — «мужчина, самец», uretu — «отец, прародитель, родственник», uha, uwha — «сам­ка животных, женщина»; таит. uha, ufa — «самка животных». Vovo представляет собой, видимо, вариант общеполинезийской морфемы mo­mo (учитывая чередование m/v в полинезийских языках); ср. маор., таит. mo­mo — «отпрыск, потомок», таит. mamo — «раса, род»; гав. mamo — «потомок», тонг. temomo — «родственники». Ере — «брат» родственно вероятно рап. hinarere — «отдаленный потомок»; ср. таит. hinarere — «правнук, отпрыск»; маор. rere — «потомок». Слово vi’e — «женщина» является, вероятно, вариантом полинезийской морфемы tia/tina — «основа, туловище, человек»; ср. маор. tia — «мать, отец», tiaka — «самка, мать». Кену — «муж» можно сопоставить с маор. keno — «морской лев, тюлень, вождь (фигурально)» [Федорова 1993, 256].

Рапануйский язык, рано отпочковавшийся от прочих полинезийских языков, в течение длительного периода времени развивался изолировано от последних, что не могло не привести к появлению чисто рапануйской лексики, отражающей прежде всего особенности климатических и экологических условий жизни рапануйцев. Однако морфемы, составляющие эти слова, присутствуют в словарном запасе прочих полинезийских языков. У жителей других островов, например, маори, гавайцев, терминология, относящаяся к сфере фауны, флоры, космических явлений также часто является эндемичной, но образованной от общеполинезийских морфем. Некоторые из редких рапануйских слов сохранились лишь в записях древних песнопений-заклинаний, их отрывков и выражений и относятся, возможно, к уже забытому общеполинезийскому лексическому пласту, например:

Кикита, кикита Смерть, смерть!

Тавири тавара Вертись, вертись!

Ки раро кое Падай вниз!

Ка мата Умри! [Barthel 1974, №1004]

Вивири аку рау хива — «Умер мой сын, (сросшийся) близнец» [Knoche 1925, 286]. Курсивом отмечены слова, отсутствующие в общеполинезийском словаре и в словаре современного рапануйского языка.

Полемизируя с Э. Фердоном, который утверждал, что полинезийские языки поглотили другие, более древние, (возможно языки американоидов), существовавшие на островах Полинезии до них, Р. Сагс отмечал, что если в полинезийских языках и имеются термины «экзотического происхождения», то нужно еще определить, каким образом они попали в полинезийские языки [Suggs 1963].

Что касается так называемых неполинезийских числительных, а также некоторых терминов родства, отдельных топонимов, не имеющих вроде бы параллелей в других регионах Полинезии, то они, как нам уже удалось показать неоднократно, реликтами неполинезийского языка не являются [Федорова 1993, 254—255]. Во время 6-дневной стоянки кораблей Ф. Гонсалеса у берегов острова Пасхи, одним из офицеров фрегата «Санта Росалия» (очевидно, лоцманом Франсиско Антонио де Агуера-и-Инфансон) был составлен первый краткий словарик рапануйского языка, из 100 слов, среди которых были 10 числительных, не похожих на числительные других островов Полинезии [Gonzalez 1908; Mellen Blanco 1986]. 4 года спустя экспедицией Дж. Кука были записаны общеизвестные числительные рапануйцев, сходные с полинезийскими [Cook 1961, 362]. Испанцами за числительные были ошибочно приняты слова, не имеющие отношения к системе счета — существительные с артиклями ко-, е-, глаголы, наречия.

Топонимика острова Пасхи, как и большинства островов Полинезии бо­гата и разнообразна. Список рапануйских топонимов (реальных и мифоло­гических) с очень кратким комментарием, был опубликован немецким уче­ным Т.С. Бартелем [Barthel 1962] на основе ряда работ, изданных ранее. Он включает более 1000 названий — цифра весьма внушительная для такого ма­ленького острова. Второе широко известное название острова Пасхи — Рапа-Нуи — «Большая скала» — появилось лишь в XIX в., так называли его китобои с островов Таити, чтобы отличить от острова Рапа и островка Рапа-Ити в группе Тубуаи. У острова Пасхи было еще несколько названий — те-Пито-те-Хенуа — «Пуп Земли» (встречается в поздних легендарных версиях) и Мата-ки-те Ранги — «Глаза, смотрящие в небо». Подробному анализу топонимических названий (с их этимологией) посвящена глава одной из книг автора данной работы [Федорова 1993]. В сохранившихся иероглифических текстах топонимы практически отсутствуют, однако, возможно, что некоторые топонимы, вводимые словом ханга — «бухта» встречаются и в текстах на деревянных дощечках кохау ронгоронго. Имен богов в текстах ронгоронго нет; фактически отсутствуют и личные имена, хотя у рапануйцев в сущности любое слово может передавать как имя нарицательное, так и собственное.

Около половины календарных названий рапануйцев может быть сопоставлено с полинезийскими терминами для астрономических и сезонных явлений. Так, например, месяцы Ваиту Нуи и Ваиту Пото вполне сопоставимы с самоанскими названиями Аиту Теле и Аиту Ити (ср. сам. aitu — «дух, привидение»). Рапануйские месяцы Хора Ити и Хора Нуи восходят скорее всего, к названиям земледельческих сезонов, а месяц Маро, которым начинается рапануйский год — к полинезийскому термину маро (маруароа) — «солнцестояние». Названия лунных суток у рапануйцев также обнаруживают много точек соприкосновения с соответствующими терминами таитян, маркизцев, мангаревцев, гавайцев [Федорова 1993, 258].

В рапануйский глоссарий, помимо полинезийской лексики включаются и слова европейского происхождения — английские, французские испанские, большинство которых было введено служителями католического культа. На острове Пасхи, однако, эта лексика не имеет такого распространения, как например, в языках маори, гавайском, самоанском, ставших, если не настоящими литературными, то во всяком случае языками богослужения и средств массовой информации. В силу исторических контактов островов Пасхи и Таити в XIX в., рапануйский язык испытал сильное влияние таитянского языка, однако заимствования из него так прочно и органически вошли в словарный состав рапануйцев, что не воспринимаются ими как инородные.

Все восточнополинезийские языки, включая рапануйский, довольно близки друг другу (с учетом фонетических переходов), и не случайно, островитяне, живущие в разных частях Восточной Полинезии, встретившись, быстро приходят к взаимопониманию. В семантическом плане, рапануйская лексика имеет большое сходство со словарем таких языков, как маркизский, мангаревский, таитянский, маори, гавайский, в меньшей степени — туамотянский. Как показывают составленные нами тематические списки, все основные названия растений, деревьев, птиц, рыб, животных, предметов материальной культуры, социальная терминология и пр. у рапануйцев вполне сопоставима с подобными терминами других жителей Полинезии, прежде всего ее восточных регионов, что оказывает помощь при дешифровке рапануйского иероглифического письма. Характерная черта полинезийских языков — высокий процент омонимов, в этом отношении их, включая и рапануи, можно сравнивать с английским языком.

На всех особенностях грамматических парадигм и синтаксических конструкций, характерных для полинезийских языков, необходимости останавливаться здесь нет — они были давно проанализированы в опубликованной у нас на русском яз работе В. Крупа (1975). Материалы по рапануйскому языку в ней представлены, к сожалению, в минимальном объеме. Однако некоторые особенности исторического развития грамматики и синтаксиса рапануйского языка (причем впервые в научной литературе) более подробно были проанализированы на материале рапануйского фольклора и автором данной работы [Федорова 1978]. Отметим лишь, что и по этим параметрам рапануи органично вписывается в систему восточнополинезийских языков. Исходя из того, что рапануи использует прототип полинезийского падежного показателя «-и» для объекта, «-е» для агента действия (в конструкциях с переходным глаголом), «-ки» для объекта (в конструкциях с глаголами среднего залога), логично сделать вывод о том, что рапануйский язык составляет подгруппу в группе близкородственных восточнополинезийских языков. Р. Кларк [Clark 1983, 424] предлагает идти по пути сближения рапануи с языками Маркизских островов и Мангаревы. На обоснованность этой попытки указывают не только большое сходство лексики этих трех языков [Emory 1963, 82], но и одна общая их синтаксическая особенность, а именно: поста­нов­ка объекта в некоторых случаях, например, в конструкции с предлогом «ки-» перед глаголом, а не после него, как обычно. Отметим также, что в рапануйском языке дихотомия поссессивных форм подобна той, что существует в других полинезийских языках, в частности маорийском и гавайском. И даже после длительных и интенсивных изменений культуры острова Пасхи, двухклассная поссессивная система все еще функционирует там, как и в древней культуре [Mulloy, Rapu 1977, 7—25].

Рапануи не стоит особняком, а входит в восточно-полинезийскую группу вместе с языками островов Таити, Мангарева, Маркизских, Гавайских, Новой Зеландии и др. На генетическое родство рапануи с другими полинезийскими языками, в том числе с самоическо-внешними, указывают фонетика, морфология, лексика, синтаксис. Если и возможно переосмысление родственных связей рапануйского с другими языками, то лишь в плане сближения его с маркизским и мангаревским.

Местная лексика может быть истолкована с помощью словарных материалов других родственных языков. Неполинезийского (точнее неавстронезийского) лексического пласта в рапануйском языке не зафиксировано. При изучении рапануйских иероглифических текстов кохау ронгоронго учитывались общие для всех полинезийских языков законы их развития и функционирования, развитый вокализм, все возможные вариации гласных и согласных, омонимия, порядок слов. Именно на этом основывалась работа автора по дешифровке, чтению и переводу дощечек кохау ронгоронго.